Никакой информационно-биографической справкой – родилась, училась, трудилась — невозможно определить исчерпывающий творческий диапазон Анны Алексеевны Шишко, включая обыденную в простом понимании жизнь. Тележурналист, режиссер, соавтор-сценарист-документалист, поэт, писатель — организатор интеллектуально-просветительских вечеров ЦДРИ. И все «в одном флаконе»…
И все интересно зрителям, слушателям, читателям. Загадка личности? Не без этого, конечно. Разгадку можно поймать в книгах Анны Шишко — хоть и немало их уже.
Публикуем фрагмент рассказа…
ВЕНЕЦИАНСКИЕ ПАТРИЦИАНКИ
Мотоциклы неслись по узкой дороге, жужжали, как рой пчел, ревели, как ревут гонимые какой-то опасностью слоны в Африке.
Клаудиа удерживала легкую, воздушную Кэт за обе руки. Она боялась, что безумные рокеры подхватят сестру и она, словно бабочка, поднимется в воздух и исчезнет вместе с этим хаосом...
Но этого не случилось. Смерч не коснулся их. Сестры, трогательно улыбаясь, перешли на противоположную сторону улицы, завернули за угол серого дома и, пройдя два десятка метров, оказались у ступеней, ведущих к любимому фонтану Треви.
Летом Клаудиа и Кэт редко уезжали из Рима и, когда к вечеру жара спадала, шли сюда, чтобы насладиться прохладой воды. Смотрели на Нептуна, светящихся морских коньков, тритонов и прочих фантастических существ, украшающих фонтан.
На той стороне шумной площади возвышался Дворец правосудия, а здесь, внизу, — фонтаны, брызги воды, целующиеся пары, молодые и не совсем молодые люди, еле различимый за шумом водопадов звук взмывающих вверх пробок от бутылок с шампанским и пенящиеся брызги божественного напитка.
Иногда сестры приносили с собой бутылочку «Асти». Клаудиа ловко открывала шампанское, садилась на каменный парапет, заботливо подкладывала Кэт маленькую подушечку, доставала из черной клеенчатой сумки стаканчики и ловко разливала напиток.
Они маленькими глоточками отпивали шипучку. Брызги фонтана долетали до их лиц, рук, полуобнаженных плеч.
Почему они любили этот уголок Рима? Наверное, потому, что когда-то, очень давно, в детстве, жили в сказочной Венеции, где вода была во всем: в маленьких волнах, разбивающихся с плеском о каменный фундамент их дома, и в каналах, и в лагунах. А когда отец, нанимая гондольера, отправлялся с ними и с мамой на прогулку по Гранд-каналу, Кэт и Клу любовались переливами солнца на стеклянной поверхности водной глади.
А потом мама заболела. Она лежала в огромной холодной комнате с полукруглыми сводами и стенами, расписанными каким-то безызвестным художником, на большой королевской кровати с балдахином. Дети заходили к маме, держась за руки. Мама наклонялась к ним, девочки поднимались на две ступеньки, ведущие к ее ложу. Она целовала их и вдруг начинала кашлять. Потом няня Лили уводила девочек спать.
Утром они ходили с Лили гулять к Дворцу Дожей или к Мостику вздохов. Вздыхали громко, смешно, бегали по брусчатке площади Сан-Марко, разгоняя голубей. Мама уже не ходила с ними на прогулки. Все чаще у них в доме появлялся доктор. У него были длинные седые усы, белый маленький чемоданчик и трость с перламутровым набалдашником.
Пока доктор находился у мамы, девочкам не разрешалось входить в комнату. Они на цыпочках подкрадывались к двери, и Клу (так звала ее Кэт) говорила:
— Может, мы услышим, как что-то свистит у мамочки в груди. Ведь доктор-то слышит.
Но слышался только мамин кашель.
Доктор уходил. Девочки возвращались в свою комнату, окна которой выходили на Большой канал. В комнате на огромных ножках, вырезанных в виде львиных голов, стояло старинное венецианское зеркало, обрамленное красивой рамой. Папа говорил, что это драгоценное зеркало осталось им в наследство вместе с домом от прапрадедушки — знатного дожа. И папа называл дочерей патрицианками.
Кто этот дож — Клу и Кэт не знали, но думали, что их дедушка был волшебником или гномом из сказки.
В туманных переливах старинного зеркала отражались росписи со стен. Две куклы в зеленом и красном колпаках удивленно смотрели на сказочную роспись: обезьяны, слоны, попугаи. На полу лежал огромный ковер, который был местом их игр. Кэт садилась на маленький диванчик и почему-то начинала плакать.
— Не плачь, — говорила Клу, — лучше потанцуй. Мама так хочет, чтобы ты стала балериной.
Кэт послушно вытирала слезы, надевала маленькие балетные туфельки и начинала танцевать, выполняя изящные па и фуэте. Она кружилась, простирая тоненькие ручки к окну, поднимала ножку, скрещивала руки, опускалась на пол и была похожа на маленького беззащитного лебедя. Пятилетняя Клу любовалась ею. Кэт было всего четыре года.
Как-то вечером, когда солнце опускалось в воды канала, а они с Кэт стояли у окна, наблюдая удивительные, завораживающие, золотые отблески на воде, в комнату зашел папа, у него были опухшие красные глаза. Няня Лили сказала, что он не спит уже пятую ночь.
— Девочки мои, мама хочет вас видеть.
Он взял их на руки и понес в ту страшную безызвестность. Всю жизнь они будут вспоминать эти последние минуты, проведенные рядом с мамой.
Мама, как всегда, лежала на огромной кровати. Папа посадил Кэт и Клу рядом. Мамино лицо было белым, она с трудом улыбнулась, подняла худую руку, погладила белокурую головку Кэт и черную густую шевелюру Клаудии. Потом она протянула Кэт розовые, а Клу — синие бусы и чуть слышно прошептала:
— Эти бусинки очень и очень давние. Это венецианское стекло. Они волшебные и, если будете их носить, то никакие беды вам не будут страшны. Вы никогда не разлучитесь — ни в горе, ни в радости.
Мамочка помолчала, набирая воздух в свои свистящие легкие, и продолжила:
— Кэт будет балериной, а ты, Клу, — ее верным рыцарем.
Кэт и Клу поцеловали мамочку, и папа увел их спать...
Хоронили маму в октябре. Девочки стояли в Греческой церкви, держа в руках маленькие свечки. Они плакали, им казалось, что мама, вся в розах, такая красивая, сейчас улетит на небо. Они будут видеть ее каждый день, как видят звезды и облака, но никогда не смогут обнять.
Гондола с золотистым коньком увозила мамочку к большому каналу и дальше — на кладбище Сан-Микеле. Желто-красные листья обвивали железные холодные прутья, из-за оград, что вдоль канала, смотрели на них каменные застывшие лица статуй. Дома словно плакали, опуская глаза-окна к воде и растворяя в ней свое отражение.
Зимой папа сказал, что они поедут жить в Рим, к его сестре. Кэт поступит в балетное училище, а Клу — пойдет в школу. Клу заплакала:
— Но мамочка просила, чтобы мы не разлучались.
— Хорошо, — вздохнул папа и замолчал.
Они уехали из Венеции. Часть комнат в доме закрыли, а в остальных осталась жить мамина сестра Долли с мужем-художником и сыном, ровесником Клу.
В Венецию они больше не возвращались.
Отец отдал Клаудиу и Кэт в балетную школу, купил им платьица и балетные пачки, пуанты и две розовые сумочки.
В римском маленьком домике, находящемся недалеко от училища, девочки жили вместе с сестрой отца Эмили. Вокруг дома рос сад, на деревьях зрели мандарины и лимоны. Балетное училище находилось на горе, а внизу, прямо напротив здания училища, виднелись древние развалины. Говорили, что там жил когда-то, тысячелетия тому назад, царь Нерон. Его Золотой век славился развлечениями, жестокостью и бесшабашным весельем. Как все это могло сосуществовать рядом, Клу и Кэт не понимали.
И хотя Клу на целый год была старше Кэт, учились они в одном балетном классе у замечательного педагога Тони Веллани. Когда-то Тони был первым танцором в Римском театре, но, попав в автокатастрофу, получил серъезную травму и вынужден был уйти со сцены.
Девочки любили своего строгого и умного педагога. Клу была менее гибкой и способной, нежели Кэт, но занималась она с удивительным упорством и трудолюбием. Кэт же считалась прирожденной балериной. Хвалили и ее фантастический прыжок, и бесконечные фуэте.
Как-то по весне, когда цвели в их саду мандариновые деревья, сестры отправились на горку к училищу с тетей Эмили. Лучи солнца освещали холм и развалины древнего города. Тетя Эмили и девочки сели на каменный парапет у небольшой полукруглой площадки. Вдруг Кэт вскочила и начала кружиться в лучах восходящего солнца. Ее руки были похожи на крылья, ее хрупкое тельце превратилось в одну из золотых ниточек солнца.
— Если бы ее могла увидеть мама! — вздохнула Клу.
Выпускные экзамены в училище прошли блестяще для Кэт. Она исполнила партию Жизели в одноименном балете Адана. Клу хорошо станцевала испанский танец в «Дон Кихоте» Минкуса.
Папа радовался, что его дочери выросли и получили дипломы. Он повез девушек во Флоренцию. Они долго бродили по прекрасному городу, любовались Золотыми вратами, восторгались картинами в галерее Уффици. Прожили во Флоренции пять дней. До Венеции от Флоренции было всего несколько часов езды на поезде. Им так хотелось увидеть свой милый город детства. Но, как они ни упрашивали папу, он почему-то не согласился отвезти их в Венецию.
Когда вернулись в Рим, Кэт сразу приняли в Римский театр оперы и балета на ведущие партии. Заболела тетя Эмили, и Клу стала вести хозяйство и ухаживать за тетей, отказавшись работать в кордебалете.
Шли годы. Покинули этот мир и папа, и его сестра. Теперь Кэт и Клу жили вдвоем в уютном домике. Во всем им помогала состарившаяся няня Лили.
Прошло почти двадцать лет с того дня, как Кэти стала танцевать на сцене театра ведущие партии. Когда труппа уезжала на гастроли, во всех поездках Клу сопровождала сестру. Она была ее костюмером, гримером, критиком, зрителем, другом. Бусы, синие для Клу и розовые для Кэти, уже более трех десятилетий являлись их единственными украшениями-талисманами.
Однажды у Кэт сломался на бусах замочек, и они рассыпались. Кэт положила розовые шарики на столик и поспешила вместе с Клу на их обычную прогулку к фонтану Треви. Была одна из сред жаркого июньского месяца. Остановились на тротуаре, ожидая, когда промчатся мимо все те же или уже другие мотоциклисты. Вдруг один из байкеров, не сумев затормозить, неожиданно въехал на тротуар и сбил с ног Кэт, задев ее тонкие красивые ноги колесом мотоцикла. Крик ужаса и боли прорезал весь город. То кричала Клу. А Кэт лежала на тротуаре. Скорая помощь увезла ее в больницу. Клаудиа целый месяц дежурила у постели сестры.
Жизнь постепенно возвращалась к Кэт. Румянец появился на ее щеках, стали шевелиться пальцы на ногах, а по глазам текли, как в детстве, слезинки, похожие на хрусталики. Газеты писали, что великая балерина больше никогда не сможет танцевать, а Клу старалась сохранить все это втайне от Кэт. Ее сердце, руки и мозг леденели, когда она думала о том, что Кэт никогда больше не выйдет на сцену
Поздно вечером они сидели в своем саду и пили чай.
— Клу, милая моя Клу! Я понимаю, что не вернусь на сцену, что мои Одетта и Одилия, Жизель и Шехерезада останутся только в моей плачущей душе и больше не откроются миру через мой танец.
— Ну, что ты, все поправимо, — жалостливо и очень тихо вымолвила Клу.
— Нет, нет. Я никогда не вернусь в театр. Никогда...
Редакция
