Впервые песню «Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки, а девушки потом» я услышал из уличного громкоговорителя в 1947 году (то есть, когда мне было восемь лет) в польском городе Легница, куда отец вместе с нами, своей семьей, прибыл на новое место службы после войны. Еще совсем недавно это была Германия, и город этот назывался Лигниц, но Красная Армия вернула его Польше. В городе располагался штаб Северной группы войск, которым командовал маршал Константин Рокоссовский. Отец служил под его началом. Тут же я впервые увидел винтокрылый самолет и услышал знаменитое «От винта!». Так что, девушки меня в то время, может быть, и волновали, но не так чтобы очень, а самолеты – очень!
Затем наступила сахалинская пора. Мы жили в авиационном поселке Сокол, где все и вся имело отношение к авиации. Здесь базировался наш авиационный полк. Над моей головой каждый день пролетали Илы, Яки, Миги, но запомнилось мне больше военное кладбище с пропеллерами на могилах летчиков. То есть, запомнил не столько само кладбище, сколько эти многоговорящие траурные пропеллеры. В Подмосковье, куда мы переехали после Сахалина, самолетами и не пахло, и, в конце концов, я о них забыл. Пытался, правда, после школы поступить в военное радиолокационное училище, но отец не позволил. Так что самолеты, казалось, вообще ушли из моей жизни.
А вот и нет!
Стоило мне окончить Институт иностранных языков, как меня тут же призвали в армию. Как гром среди ясного неба! Ни с того, ни с сего! Спокойно сидел, начинал даже диссертацию писать «неологизмы в творчестве Шекспира» – и на тебе! Причем не на срочную службу, а сразу в кадры!
Не помогли ни связи отца, но слезное прошение принять меня на срочную службу рядовым. Оказалось, что приказ о призыве был уже подписан, и меня в срочном порядке отправили в Москву на курсы переподготовки на базе бывшего военного института иностранных языков (ВИИЯ).
Вместе со мной таким же образом призвали массу народа со всех уголков необъятной родины, всех кто владел в какой-то степени английским или французским языком. Далеко не все, правда, оказались пригодными к службе. Мы долгое время чувствовали себя не в своей тарелке. Нас сразу одели в военную форму с погонами младшего лейтенанта, хотя мы еще толком ничему, что касается военной службы, не успели научиться. На курсах, которые мы тут же самокритично прозвали «курсы дураков», нас быстро отсортировали по группам, от первой до десятой. Я попал в самую сильную первую группу, которую вел полковник Селезнев, внешне напоминающий Уинстона Черчилля. Разведчик нелегал, работавший после войны в Англии, с безупречным английским, светлый и мудрый человек.
На первом занятии он попросил каждого из нас рассказать вкратце о себе и, в частности, о своем любимом английском авторе или книге. Я назвал «Записки Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса, и с этой минуты мы стали друзьями – салага младший лейтенант и умудренный жизнью полковник.
Позднее, когда ВИИЯ восстановили, он стал заведующим кафедрой английского языка и приглашал меня к себе на работу преподавателем. Как-то при встрече, вспоминая нашу общую любимую книгу, он спросил лукаво:
– А не вспомните ли вы, какую диссертацию защитил почтенный мистер Пиквик?
– Как же, с готовностью ответил я. – Speculations on the Source of Hampstead Ponds with some Observations on the Theory of Tittlebats*
И мы оба заулыбались и захихикали, довольные. Хотел бы я знать, кто еще был способен разделить нашу тихую радость.
Но его вскоре «ушли», а «без меня, тебя тут сожрут», сказал он мне. Жаль, что не получилось стать преподавателем, но память о Владимире Христофоровиче Селезневе, моем добром опекуне и защитнике, я бережно храню. Светлая ему память!
В порядке отступления. Операция по поиску и призыву в армию тех, кто знал иностранные языки, началась, как только тогдашний наш лидер Н.С. Хрущев начал активно устанавливать международные связи. Да так активно, что сгоряча присвоил звания Героя Советского Союза Бен Белле и Насеру, президентам Алжира и Египта. За какие, интересно, заслуги перед отечеством? Широкой души был человек, наш Никита Хрущев! И звания героев направо и налево раздавал, да что там героев, целый полуостров Крым взял, да и подарил. Хорошо дарить то, что тебе не принадлежит!
И вот в разгар налаживания дружеских связей оказалось, что переводчиков катастрофически не хватает, так как военный иняз был расформирован как рассадник космополитизма. До Хрущевской оттепели, то есть во времена счастливой изоляции и железного занавеса, таких проблем не было, да и быть не могло. О поездках в какие бы то ни было страны мы и не помышляли, а многие даже не подозревали об их существовании. Слыхали, правда, что есть страна Париж и страна Нью Йорк, и еще что-то, но все это казалось каким-то мифом, миражом. Может, они существовали и на самом деле, а может и нет, кто знает.
Но вот занавес приподняли, и началось: Москва-Пекин, «Хинди-Руси бхай бхай», Насер, Ганди, Бен Белла… Дружба предполагала экономическую и, конечно же, военную помощь. Вот тут-то и вспомнили о переводчиках… а их нет! То есть, гражданские еще имеются, а вот военных нет или слишком мало. Гражданского ведь не отправишь без его согласия срочно за тридевять земель и тем более туда, где стреляют, а военного запросто, на то он и военный! Вот и стали спешно призывать всех, в том числе и кого попало – со слабым языком или хилых и больных. Вскоре, правда, совсем никудышных отправили назад, по домам.
Примерно через месяц – не успев еще ничему толком научиться – меня с группой однокурсников отправили в Витебск – город в котором, кстати, кроме великих Казимира Малевича, Марка Шагала, Василя Быкова, Самуила Маршака и многих других, родился и я. Там же, к слову, родился и Фогельсон, автор слов песни «Первым делом, первым делом самолеты».
В Витебске я никогда не был, только родился и все, так что возможность его увидеть меня обрадовала. Почему Витебск? Да, потому что там стоял полк военно-транспортной авиации, выполняющий миссии военной помощи странам, в ней нуждающимся.
Нас распределили по экипажам транспортных самолетов АН-12 и началась совершенно новая жизнь. Экипаж АН-12 состоял из семи человек, хорошо знающих друг друга. Еще бы, все из Витебска, все уже давно летают вместе и знают подноготную друг друга. И вот, на тебе – появился новенький, незнакомый, чужой! Не знаю, что они на самом деле обо мне думали, но то, что встретили с недоверием, – это точно!
Но вот формальности позади, и мы летим. Куда бы вы думали? В Каир, в Египет!
Уже в этом полете (хотя я еще не понимал, где я, и для чего все это), пролетая над Турцией, мне пришлось вступить в дело.
– Земля вызывает, надо ответить, – приказал командир. Я включился и услышал:
– Бортовой номер…Вызывает Анкара!
– Слышу вас, – дипломатично ответил я
– Вы кто? Антинов 10 или Антинов 12?
– Вот те на! Соврать или нет? – спросил я командира. Ан-10 была гражданская версия этого самолета.
– Конечно! – приказал он.
– Подтверждаю, – заявил я. – Антонов 10!
Ага, так и поверили мне наши заклятые друзья турки. Через мгновение с нами поравнялся турецкий истребитель.
– Смотри, смотри, – мысленно сказал я ему. Не видишь, что ли – мы ГВФ. И окрашены как ГВФ. Одним словом, летит гражданский самолет, никого не трогает.
Мы действительно перекрасились перед полетом в цвета гражданской авиации, сняли пушки и пулемет. Снять то сняли, да пушечную турель на корме ведь не снимешь. Ее турок и заметил, трудно было не заметить, однако.
– Отваливай! – махнул я турку в боковое окошко кабины. Надо же, послушался. Помахал ручкой на прощанье и отвалил.
Я вздохнул с облегчением и повернулся к командиру. И увидел, что он перемигивается со вторым пилотом.
Надо сказать, что у каждого члена экипажа было свое место. Штурман сидел в своей нише, в застекленном носу, где даже пол был застеклен, так как штурман служил еще и бомбометателем. Между креслами командира и второго пилота было кресло бортинженера. За креслом командира располагался бортэлектрик, а за креслом второго пилота – радист. И, наконец, в хвосте, в своей кабине сидел стрелок. У всех было свое место, и только у одного меня его не было. Пришлось располагаться на полу между креслами первого и второго пилота. Матрасом мне служили надувные жилеты, а подушкой – парашют.
Общаться с внешним миром я мог и лежа, ларингофон был всегда на мне. Кстати, в лежачем положении я единственный мог видеть на своем месте штурмана, обычно невидимого для других. Иногда в длительном горизонтальном полете командир заваливался на мое место спать. А я усаживался в его кресло, и мне разрешалось попилотировать немного, то есть держать курс и высоту, что я и делал с великим удовольствием, вызывая раздражение у нашего стрелка, которого при моем умелом пилотировании начинало трясти и болтать, и он по внутренней связи сообщал все, что он думает обо мне.
Вот так и началась моя военная служба.
*Размышления об истоках Хэмпстедских прудов и некоторый анализ вопросов теории колюшки
Фото: АН-12 Авторство: Alexander Kopitar. Собственная работа, CC BY-SA 4.0
(Продолжение следует)
Александр Гавриловец
