Жизнь детства – чувственна в познаньи,
В чем радость красок бытия:
То сердца стон иль осознанье,
Когда в миру есть ты и я…
Зинаида Федотова (Белухина)
Как только вспомню о Сахалине, так сразу уменьшаюсь в размере и возрасте и переношусь на остров 10-летним юнцом. И тут перед моими глазами сразу возникают и разноцветные сопки, и река, и море, наш сад и огород, пустырь рядом с домом…. Мой детский рай!
Добирались мы от Москвы до Владивостока на поезде целых девять суток. Скучно не было, весь день я торчал у окна и смотрел на проплывающие мимо поля, леса, деревни, городки, вокзалы… Картинки меняли друг друга, а я все смотрел и придумывал про них всякие истории.
Пассажиров несколько раз предупреждали, чтобы не пропустили одно удивительное место у озера Байкал. Там поезд будет огибать скалу, на вершине которой был выбит бюст Сталина. Какой-то заключенный в свободное от каторжных работ время высекал из скалы бюст Сталина. Когда он завершил свой труд, его отпустили, а место это стало самым известным на Байкале. Приближаясь к памятнику, паровоз обычно давал пронзительный гудок.
Пройдут годы, и я буду смотреть, как в Минске сносят памятник Сталину, один из самых высоких в СССР. Место было оцеплено, и мы, несколько школьников, забрались на крышу дома напротив, чтобы оттуда наблюдать за этим событием. Сначала памятник подрывали взрывчаткой, но массивный пьедестал не дрогнул. Тогда его обвязали цепями, подцепили к танкам и в конце концов свалили.
И тот самый бюст Сталина, высеченный из скалы на озере Байкал, в конце концов тоже взорвали. Любят у нас увековечивать память в памятниках, названиях улиц, городов, а затем разуковечивать, низвергая с пьедесталов, переименовывая заново улицы, города… – эх!
Во Владивостоке мы перебрались на пароход, и на нем, в душном, переполненном людьми твиндеке, который прозвали «свиндек», дошли до города Корсакова на юге острова. Оттуда нас на грузовике доставили к новому месту жительства – поселок Сокол.
До 1945 года Сахалин был японским. Японцев, правда, после войны не осталось, попадались иногда только корейцы, которых мы, пацаны, побаивались. А вот домов японских было еще много. В один из них, в двухэтажный дом с садом-огородом, с циновками на полу, на которых мы первое время спали, с дверными перегородками из вощеной бумаги, мы и поселились.
Хозяева, очевидно, бежали в спешке и бросили дом со всем содержимым, оставив такие реликвии, как японский меч в ножнах и скрипку в футляре.
Меч пригодился, я им рубил головы лопухам, а они тут вырастали громадными, чуть ли не в человеческий (мой) рост, а скрипке так и не нашел применения.
По названию поселка Сокол можно догадаться, что это был военный городок авиаторов со своим аэродромом, с кладбищем, где вместо крестов и памятников на могилах погибших летчиков стояли пропеллеры.
Как-то нас, школьников младших классов, собрали и объявили, что все мы должны пройти медицинское обследование, включая рентген.
Вот те на! Я не на шутку перепугался.
– Что делать? – спрашивал я всех, кого мог.
– А чего ты боишься, ну посмотрят тебя, всего-то и делов.
– А рентген? Посмотрят легкие и увидят. И все узнают!
Дело в том, что я уже курил. Тайком, естественно. Причем, махорку.
Во времена снежных бурь, которые назывались здесь тайфунами, снега наваливало столько, что разрешалось не ходить в школу. Такой праздник мог длиться несколько дней. А когда расчищали дорогу, то по обеим сторонам выстраивались высоченные снежные завалы, в которых мы выкапывали пещеры. Изнутри они обрастали блистающей ледяной корочкой – красота!
Дома я жил с мамой, папой и сестрой. Отца видел не часто, служба занимала у него все дни напролет. Мама вела хозяйство – дом, сад, всякая домашняя живность, завтраки, обеды, ужины. Сестра, в отличие от меня, много времени тратила на школу и друзей.
Во дворе у нас жила моя собака Альма, а после нее появился еще и щенок волка. Мы с ним жили в мире и дружбе, но, увы, совсем недолго – волк, все-таки. А после него появился черный вороненок. Я снял его с гнезда на дереве. Прозвал, конечно же, Карлом. Меня заинтересовал процесс его кормления. Первую порцию еды вороненок брал в клюв, но не глотал, а улетал подальше в сад, где этот кусочек и закапывал. Так же он поступал и со второй и третье порцией. И только сделав запасы, начинал есть сам.
Я внимательно следил за ним и увидел, что места своих заначек он не очень-то и помнил. Ворон часто сидел у меня на плече, а когда хотел есть, то больно щипал меня за шею. Я-то к этому привык, но однажды Карл проделал такой же фокус с моим отцом. Лучше бы он этого не делал. Отец смахнул Карла со своего плеча и наказал мне больше не брать его в дом. Довольно быстро птенец вырос в большого красивого ворона, а как вырос, то и улетел. Или на волю захотел, или с отцом не ужился.
Моим главным и любимым занятием было чтение. Дома была богатая библиотека, которую собирал и привез сюда отец.
Читал по вечерам, читал вместо подготовки к урокам, читал целые дни напролет, когда во время пурги дом заваливало снегом и школа отменялась.
После просмотра в Доме офицеров трофейного фильма «Тарзан» меня можно было увидеть в местном лесу мотающегося на лианах и орущего по-тарзаньи. Конечно, знаменитый победный крик Тарзана повторить я не мог, да и никто не может, но зато раскачивался на лианах довольно-таки лихо.
Также любимым занятием у меня была рыбалка. Я приносил домой то разноцветную вкусную форель, то притаскивал большие туши, не всегда, правда, съедобных, горбуши и кеты. Добытчик, да и только!
Река здесь была быстроходной, и я выискивал тихие заводи, где ловил на острогу большую рыбу. Высматривал ее через перископ, хитроумное и в т же время простое сооружение, такой домотканый короб из досок со стеклянным дном. Я опускал этот короб в воду и через стекло высматривал добычу. А когда мне удавалось подцепить на острогу большую рыбину, я укладывал ее голову себе на плечо так, чтобы хвост ее доставал до земли и важно шествовал домой.
Дома всегда было полно икры. На полках стояли банки – и все икра, икра! Кстати, она почему-то не приедалась! Как на большой земле ценилось мастерство солить огурцы, квасить капусту…, так и здесь ценилось искусство засолки икры – далеко не у всех хозяек это получалось.
Кроме реки было и море. Мы всей семьей иногда проводили время в доме отдыха в городе Долинске, недалеко от нашего Сокола. Долинск – приморский городок у Охотского моря, в котором я ловил камбалу. Не острогой, и не удочкой, и не сетью, а голыми руками! Но это была уже не рыбалка, а просто забава.
Ходил я стриженный наголо, а возвращаясь с походов по сопкам, сразу раздевался и просил меня обыскать и очистить от клещей. С лысой головы убирать их было легче, пока они не впились глубоко. Несколько клещей извлечь не удалось, так во мне они и остались. Несколько дней я переживал – а что, если заболею менингитом? А одеваться в сопки надо было предусмотрительно. И про клещей помнить, и про змей не забывать.
Болел редко, как ни странно. Однажды сильно простыл и залег в постель с хриплым кашлем. Таким сильным, что мама вызвала знакомого врача из военного госпиталя. Пожилой, небритый, подслеповатый врач послушал меня в свою трубочку и спросил:
– Что у тебя болит, друг мой?
– Ничего не болит, только вот кашляю сильно.
– А ты возьми и не кашляй, – посоветовал он. – Хочется кашлять, а ты терпи и не кашляй!
Вот это врач! А то таблетки всякие, микстуры горькие! То ли дело – «А ты, возьми и не кашляй!».
Как-то на день рождения отец подарил мне пистолет. Трофейный браунинг. Маленький, короткоствольный, изящный, так называемый «дамский» браунинг. Как раз для меня. Я уж собирался его опробовать, как отец вдруг передумал, он отобрал его у меня и выбросил в нужник. А в японском доме это было просто отверстие в полу. Это для того, чтобы я его и не пытался достать.
В отместку я взял ТТ с полным магазином. Я знал, что пистолет отец хранит на веранде в небольшой кошелке. А рядом лежал кулек из газеты наполненный патронами. Вместе с приятелем отправились на речку пострелять. Соорудили мишень на противоположном берегу реки и открыли огонь. Мне не понравилось, при выстреле руку резко дергало – отдача была для меня чересчур сильной.
Однажды утром к дому подъехал всадник. На коне восседал Матвей, «Мотя», бывший ординарец отца, рыжий богатырь, недавно демобилизовавшийся.
– Хочешь прокатиться? – спросил он
Вот уж не ожидал! Матвей спешился и подсадил меня на свое место. Сколько раз я воображал себя верхом на лошади, но такого не ожидал! Во-первых, оказалось очень высоко. Я смотрел вниз с высоты крупа лошади и думал: «Вот слечу я с нее и разобьюсь в пыль и прах!». А во-вторых, резало между ног, седла-то не было. «Как они на лошадях ездят и не разваливаются надвое?»
Слава Богу, не свалился и не развалился! Однако идея прокатиться верхом меня после этого не оставляла. И вот случай подвернулся!
Проходя мимо одного из домов, я увидел мирно гуляющую свинью. В те времена все семьи держали у себя, кто чего мог – свиней, уток, кур, гусей. А тут гуляет одна, да такая здоровенная! Решение пришло сразу. Я подошел к хрюшке, погладил по спине и, недолго думая, на нее и взгромоздился. Хрюшка постояла в недоумении, явно не ожидая от меня такой прыти, но затем, как бы догадавшись о моем желании, поскакала, да так быстро, что твой конь!
– Ноо! – кричал я – Вперед!
– Хрюхрю! – отвечала моя лошадка.
Но недолго праздник длился.
– Держи его! – услышал я истошный крик. И не хозяйки, а хозяина, что было хуже. Я кубарем скатился с хрюшки и бросился к лесу. На мое счастье хозяин оказался старый и хромой – не догнал.
Иногда я гонял на велосипеде вокруг дома. Велосипед у меня был низкий, детский. Все в нем было – и колеса, и сиденье…только велосипедной цепи не хватало. Так что крутить педали я не мог, приходилось отталкиваться от земли ногами и катиться, как на самокате.
Главным очагом культуры был, конечно же, Дом Офицеров. Здесь проходили торжественные собрания, и тогда мой отец неизменно присутствовал в президиуме. Раз в неделю показывали трофейные и отечественные фильмы, здесь же проходили выступления приезжих артистов и музыкантов.
В нашем Доме Офицеров выступал даже сам Александр Вертинский. Но больше всех мне запомнился почему-то не он, а чтец, или как это тогда называли, мастер художественного слова, Сурен Кочарян. Он, один, восседая в кресле на авансцене, держал в напряжении весь зал, читая «Тысяча и Одна Ночь». Да так читал, что до сих пор помню.
Мы ни в чем не нуждались, но и не шиковали. Про арбузы, дыни, груши, конфеты… и прочие радости жизни мы только слышали. Как и про мороженое. Исключение составляли те дни, когда отец приносил здоровенную плитку шоколада из так называемого американского пайка.
А мороженое я научился делать сам. Наливаешь в бутылку молоко, добавляешь туда побольше сахару, размешиваешь и выставляешь на мороз. Бутылка в результате лопается и тогда можно облизывать сладкий лед в форме бутылки сколько влезет. Таким же способом придумал делать вино из крыжовника, который рос у нас на огороде. Берешь крыжовник, высыпаешь в бутылку, добавляешь воды, засыпаешь сахаром, закрываешь и оставляешь бродить.
И жвачка у нас была! Жевали мы вар, но его еще достать надо было – дефицит. Мне как-то удалось заполучить здоровенный кусок вара, величиной чуть ли ни с теннисный мяч. Чтобы не держать его в руках, я не придумал ничего лучшего чем засунуть этот мячик под майку. Вар растопился и прилип к коже намертво, и когда я пришел домой и снял майку, то отлепить от себя этот кусок черного смоляного шара никак не мог. Отцепляли с помощью мамы и сестры, с керосином, скребками, с криками и воем, Удовольствие требует жертв.
Играли мы обычно на пустыре как раз около нашего дома. Играли в футбол, бей-беги, лапту… Условия были не ахти, вместо футбольного мяча гоняли кожаный мешочек, туго набитый тряпками.
Четыре года пролетели, как один день. Не успел я опомниться, как наступила пора снова собираться в дорогу, так как отца перевели в подмосковный городок Перхушково.
Но так вольготно, как на Сахалине я не чувствовал себя больше нигде. Я выходил из дома и вот они, сопки, вот она река, вот он лес. Все рядом, все твое и все для тебя! Пробежался немного и пропал из виду. И никто меня не одергивал, не попрекал, не ругал, не учил и не отчитывал!
Я был полностью предоставлен самому себе. И любимому Острову.
Александр Гавриловец
