«Нужно ли вообще говорить о музыке? Или прав был Тютчев, и «мысль, изречённая, есть ложь»? Вопрос о нужности или ненужности вербализации музыкального смысла теснейшим образом связан с другим вопросом – является ли сам по себе музыкальный текст законченным произведением искусства? Ответ кажется очевидным - конечно, да! Время не властно над подлинным искусством! Шедевры Баха и Бетховена переживут империи и войны, века и династии, навсегда оставаясь сияющими вершинами человеческого духа. С другой стороны, разве произведение не рождается каждый раз заново под пальцами или смычком великого артиста, или (что случается намного чаще) не умирает ли от шаблонного и унылого прикосновения музыкального ремесленника? Говорить о музыке надо!»
«Мысли об исполняемом». Предисловие к компакт-диску пианиста.
Михаил Трушечкин, выпускник Московской консерватории имени П.И. Чайковского и аспирантуры, класс Е. В. Малинина, глубоко влюблённый в музыку исполнитель. Статью, посвящённую творчеству лауреата трёх престижных международных конкурсов пианистов, неординарного и блестяще эрудированного собеседника, предвосхитили выступления музыканта в моих авторских радиопередачах, а также многолетнее знакомство с его яркими концертными программами. Беседа с Михаилом Петровичем стала своеобразным продолжением наших встреч в эфире.
– Некоторые пианисты считают, что исполнение произведений на его Величестве Рояле, «должно напоминать выразительную человеческую речь или пение». Вы согласны с таким мнением?
– Отчасти согласен. Но, как любое обобщение, оно не совсем верно. Музыка не может быть ограничена только схожестью с человеческой речью или пением. Состояние человеческой психики, передаваемые в музыке, порой требует выразительных средств, отличных от речи или пения. Выбор приёма исполнения полностью диктуется художественным замыслом композитора. Но, в базовом отношении, я нахожу много общего в извлечении звука с человеческой речью. С пением, кстати, в меньшей степени, чем с речью. С речью же вижу самые прямые ассоциации, особенно с драматическим искусством. На занятиях своим студентам я постоянно цитирую А. С. Пушкина. Что-нибудь из «Маленьких трагедий», чтобы подсказать, как надо играть на рояле.
– Ясно, что музыкант обязан быть всесторонне образованным человеком. Но как вы определите кто такой истинный пианист?
На этот вопрос можно ответить практически односложно, а можно дискутировать сутки напролет. Краткий ответ: пианист – человек, играющий на фортепиано, соответственно музыкант – человек, занимающийся музыкой. А что такое музыка? Ответ на этот вопрос, в сущности, и определяет лицо музыканта.
– Один из возможных ответов – музыка есть язык Вселенной, язык Бога.
– Отбросив вопросы терминологии, считаю, что мы с вами думаем одинаково. Предложу такую иллюстрацию. Например, художник Огюст Ренуар написал портрет молодой актрисы театра «Комеди Франсез» Жанны Самари. Портрет бесспорно хорош! Как она грациозно оперлась на руку! Какая чарующая улыбка! Как точно художник схватил самую сущность натуры! Ну, как живая! Как… понимаете? Но ведь живая Жанна Самари определенно была бесконечно многограннее образа, запечатлённого на этом портрете. Любой пейзаж, запечатлевший закат, все равно уступит настоящему закату! Его создавал Бог! Одним словом, удел художника создавать копии того, что уже создано не им. А музыка… Музыка в природе не существует. Во всей Вселенной! Не существует! Она существует только в сердце и в голове человека. И чтобы не возникло противоречие в наших позициях, уточню: чтобы возникла музыка, Богу нужен был… Бах. Поэтому, для меня музыка – одно из ярчайших свидетельств бытия Божия. Немного перефразируя Канта, скажу - музыка и нравственный закон внутри нас – две главные составляющие доказательства бытия Божия.
– В вашем репертуаре - многие десятки сочинений композиторов разных стран и столетий. Между тем, в одной из бесед на радио вы сказали, что «предпочли бы исполнять только сочинения Иоганна Себастьяна Баха».
– Помню, у меня однажды состоялся необычный разговор с друзьями-альпинистами. Они спросили: - На Земле, как известно четырнадцать вершин выше восьми тысяч метров. Если композиторов уподобить горным вершинам, - какой высоты будут Бетховен, Шопен, Шуман? - Восьмитысячники, - ответил я. – А Бах? - спросили меня альпинисты. – Для Баха равной вершины нет. Такая вершина должна была бы достигать, по крайней мере, высоты в двенадцать километров. Таково моё отношение к творчеству Баха.
А почему я исполняю произведения других композиторов, отвечу известной фразой поэта Юрия Левитанского: «Каждый выбирает по себе слово для любви и для молитвы. Шпагу для дуэли, меч для битвы каждый выбирает по себе». Понимаете? Есть слова для любви, есть для молитвы… Поэтому я играю сочинения разных композиторов.
– На одной из фотографии вы - на высокой снежной вершине в довольно лёгком снаряжении, рука в снегу. Я ещё не встречал пианиста, столь серьёзно увлечённого альпинизмом. Не рискованно ли такое «легкомыслие» для исполнителя?
– Да, это Фанские горы. За спиной у меня вершина Чимтарга…Жизнь-то одна. Всё хочется успеть. А руки … (задумывается) если не стремиться к каким-то заоблачным результатам, если не заниматься альпинизмом на уровне чемпионатов, это – не разрушающая нагрузка. Она не так велика, как кажется. И намного легче, чем нагрузка пианиста, который «работает» на рояле.
– Так что же для пианиста является самым сложным? И насколько сейчас остра конкуренция среди пианистов?
– Конкуренция, конечно, есть. Пробиться в верхние эшелоны сложно. Это как в спорте высших достижений. Но все-таки музыка – не спорт. В спорте победа и есть конечная цель. Возьмите фигурное катание – в семнадцать лет ты чемпионка, в восемнадцать – уже на «пенсию». В музыке победа на конкурсе - лишь самое начало пути.
– Много лет назад блистательная скрипачка, выпускница Московской консерватории, лауреат шести международных конкурсов Изабелла Петросян в беседе со мной сказала: «Я поняла, что участие в них, вообще не нужно. Конкурс – не показатель профессионализма». А для вас участие в конкурсах оказалось полезным?
– Они, к сожалению, нужны всем. Победы на конкурсах необходимы – это правила игры в современной системе музыкальной индустрии. Конкурс – это доказательство того, что ты достоин получить право выступления на каких-то концертных площадках. Самый первый конкурс был учреждён ещё в 1890 году Антоном Рубинштейном. Традиция эта продолжилась в 20-е - 30-е годы прошлого века конкурсами в Варшаве, Германии и других странах. И вылилась в довольно стройную систему отбора пианистических кадров. Действительно, не всегда исполнитель, удостоенный первой премии, является для меня музыкальным авторитетом. Но, тем не менее, существующую систему нужно воспринимать такой, какая она есть.
– Кто для вас, ученика блестящих исполнителей, в числе которых Евгений Васильевич Малинин, оказался музыкальным авторитетом?
– Считаю, что педагог всегда должен быть авторитетом для ученика. Если рухнет это звено, эта вертикаль авторитета, станет невозможной всякая преемственность. Для меня таким авторитетом была музыкант от Бога, выдающийся педагог Музыкального училища имени Гнесиных Ирина Ивановна Савина. Её критерии, её подходы, технологии выработки профессионального мастерства исполнителя-пианиста не знали себе равных.
– Наступает третье десятилетие двадцать первого века. Темп жизни ускорился, что ощущается и в музыке. Однако, композиторы прошлых столетий многие свои сочинения писали в расчете на более сдержанное исполнение. Как вы полагаете, не совершаем ли мы ошибку значительно «осовременивая» произведения классиков?
– А почему вы думаете, что манера исполнения 19-го века требовала более медленного темпа, чем сейчас? Темп не есть раз и навсегда определённая данность, даже если композитор обозначил его в метрономе. Темп устанавливается исполнителем в зависимости от его замысла. Например, я исполняю некоторые интермеццо Иоганнеса Брамса очень медленно. Моё исполнение однажды послушал замечательный пианист Михаил Сергеевич Воскресенский, подумал и сказал: «Знаешь, я эти произведения играю в полтора раза быстрее. Но мне нравится твое исполнение, меня оно убеждает. Продолжай играть так». Таким образом, я считаю, что темп – важнейшая часть замысла исполнителя.
– Михаил Петрович, знаю, что вы любите и замечательно исполняете произведения выдающегося советского композитора Сергея Сергеевича Прокофьева. Есть ли произведения для фортепиано композиторов второй половины двадцатого столетия, которые обязательно должны быть включены как в ваш репертуар, так и репертуар ваших студентов?
– А кого вы имеете ввиду? Лично я в музыке ХХ века особо выделяю Прокофьева и Шостаковича. Как говорил мой покойный отец: «Шостакович – предпоследний великий композитор».
– А последний?
– Надеюсь, что он ещё не родился!
– Видимо, образно говоря, сейчас в фортепианной музыке возникла пропасть между великих гор?
– Я не испытываю никаких неудобств от этого. Так как музыки написанной до Дмитрия Шостаковича хватит, чтобы играть, как говорится, «до скончания времён». Когда пианиста Григория Соколова спросили: «А почему вы не играете современную музыку?» - Как не играю, - удивился он. – Играю! Вот Франсуа Куперен, например.
Значит, если сочинения авторов прошлых столетий сегодня исполняют, - это и есть современная музыка. А если произведение, написанное вчера, сразу забыли, то оно – не современно!
– А как нынешние студенты-гнесинцы воспринимают творчество композиторов? Помню, вы однажды в эфире сказали: «бездна разделяет наши поколения»!
– Проблема отцов и детей существовала всегда. Но знаете, Константин Васильевич, в музыку не приходят случайные люди. И, если человек начинает ею заниматься всерьез, это означает, что он осознает, что на свете есть нечто большее, чем…он сам! И что педагог – посредник между ним и этим Большим. И авторитет педагога тогда становится непререкаем! Так было и со мной. Когда мой учитель Ирина Ивановна Савина садилась за рояль, чтобы показать мне, например, ноктюрн Шопена, то для меня откровением было не только волшебное туше, агогика, фразировка, но даже выражение её лица.
Надеюсь, что в музыкальных вопросах я являюсь таким же авторитетом для своих студентов. А вообще, музыкант не может заниматься Искусством, будучи «неандертальцем» во всех иных областях! Для студентов своего класса я составляю списки кинофильмов, которые они должны посмотреть, книг, которые должны прочесть. И иногда даже проверяю. Например, говорю: «Как ты можешь исполнять это произведение, если не посмотрел фильм «Андрей Рублёв»? К сожалению, вынужден констатировать, что, несмотря на серьезное развитие современных информационных технологий, многие нынешние молодые люди очень ограничены в своих знаниях.
Я вспоминаю, как тридцать лет назад однажды услышал по радио гениальные стихи. Начинались они словами: «Есть три эпохи у воспоминаний…» Я понял, что не могу без них жить! Но как их тогда было найти? Это сейчас можно набрать строчку в поисковой строке Яндекса - и готово! А тогда? Надо было пойти в библиотеку, перелистать том за томом… Я нашёл эти стихи. Это была шестая «Северная элегия» Анны Ахматовой. Парадокс – в век потрясающей доступности информации - мы сталкиваемся с самым дремучим невежеством! Совсем как в стихах: «Век скорости ходить нас отучил, Век мысли надвигается на нас!» Обилие информации может быть полезным лишь при сложившейся внутренней системе ценностей и координат. В этом все дело. Если ее нет, интернет, как помойка, как трясина, затянет человека. Я считаю, что человеку, не обладающему внутренней свободой, избыток свободы внешней будет неизменно губителен. Слабый человек чаще всего выбирает путь вниз, а не вверх, Вы согласны?
– Как вы оцениваете перспективы развития русской пианистической школы, наследницы великих музыкантов Рубинштейна, Рахманинова, Гилельса, Рихтера?
– Видите ли, я считаю, что явление обществу крупной личности определяется не только её масштабом, но и потребностью людей. Духовные авторитеты появляются не вдруг – общество должно быть готово принять их! Ответить, как будет идти музыкальное развитие, трудно. Могу лишь сказать, что я вижу смысл своей жизни в том, чтобы та миссия, которая доверена лично мне - передать своим студентам всё, что я получил от своих выдающихся педагогов - осуществилась в полной мере.
– Что бы вы сделали, если бы вам, например, предложили стать Министром культуры?
– Я бы предложил разработать закон или последовательную систему законов о качестве информационного продукта. Мы ведь защищаем, сертифицируем, например, лекарства. Нам на вполне законных основаниях просто не дадут выпустить случайные лекарства. Что абсолютно правильно! А почему людям совершенно не компетентным позволяют «делать» так называемую, музыку? И распространять её в массы! Что по-вашему надо делать, чтобы спасти, например, отравившегося угарным газом? Правильно – прежде всего вынести его на свежий воздух! Если хотите, считайте это возрождением худсоветов. Если система законов о качестве информационного продукта начнет работать, и граждане страны смогут на ведущих государственных телерадиоканалах слушать музыку, Баха, Моцарта, и Шопена, то через десять-двадцать лет постоянного прослушивания люди поймут и полюбят такую музыку. Слово «культура» означает возделывание! И от этого возделывания зависит каким будет лицо завтрашней России.
– Должен ли музыкант, радеющий об исполнении произведений композиторов-классиков, образно говоря, быть некой преградой музыке «с пониженной социальной ответственностью»?
– Вспомните, что когда-то в России не было своей музыки и живописи, не было своей архитектуры. Существовали такие времена. Религию мы взяли в Византии. Где сейчас Византия? Думаю, подавляющее число людей даже не знает, когда она пала. А Русь стоит, Россия стоит! И является хранительницей Православия. Возьмите художников. В начале 19-го века русские художники почитали за честь поехать учиться в Италию. А к концу того же века русская живопись сама стала примером для всего мира! С музыкой произошло то же. Вспомните, что у нас было в начале 19 века - Верстовский, Алябьев… Это при том, что на западе уже были Бах, Гендель, Моцарт, Бетховен…Но проходит всего 50-60 лет - и русская музыка буквально возносится до высот Чайковского, Мусоргского, Скрябина и Рахманинова! А в 20-м веке, по моему мнению, великие композиторы вообще остались только в России – Прокофьев и Шостакович, в первую очередь. Ну кого можно поставить с ними рядом? Штокхаузена? Кейджа? Мессиана? Лигети?...
Русское искусство, русская поэзия, литература, музыка, а главное – сама русская душа - они стоят на том, чтобы во всём дойти до предела! До предела глубины, высоты, трагедии! В этом источник их духовной силы.
Вот возьмите феномен юродивого. Ему за страдания, за великую его веру Бог посылает дар пророчества или врачевания… В какой ещё культурной традиции есть такое! Разве что-нибудь подобное есть на Западе? Там принято считать - «если ты такой умный, почему – такой бедный»? Понимаете? Бедный – значит, уже никто, уже не в счет! В России все иначе…
И знаете почему России дарована эта высокая духовная сила? Это компенсация за трагическую судьбу страны и ее народа. Вот за это бесконечное мученичество, я думаю, Бог и дал нам особое видение, особую остроту восприятия жизни, восприятия поэзии, живописи. И Музыки! И я искренне убеждён – нам нельзя терять великую русскую культуру!
Беседу проводил
Константин Смертин
