И так устроено Всевышним:
Течёт река из рода в род
Того, что чувствуем, чем дышим
И что потомок обретёт.
И путь у каждого заказан –
Семейный круг судьбой завязан:
Родное тянется к родному,
А настоящее – к былому…
Вместо предисловия
Сто с лишним лет назад приступило к своим правам поколение родителей новой формации – советской. Решено было ныне всё делать иначе, нежели традиционно в прошлом, и детей воспитывать тоже: «Мы наш – мы новый мир построим…». С коммунизмом не успели, но до этапа «развитого социализма» дошли твердо, хотя с «перегибами», «левачеством» и прочими выкрутасами возни хватало. Да опять неожиданность – обновленный вариант: «перестройка с перетряской», в результате – олигархический капитализм. Ну, просто исторический пассаж: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…».
Во втором тысячелетии. Эпоха…Кто ж разберётся в этом – у внуков-правнуков голова по политическому ветру клонится и цифрой с вирусами забита. Знать, пришло время старшему поколению навести порядок в своей памяти о собственном родословье, нелегких дорогах предков, по которым пришлось им брести век за веком, и оставить потомкам страницы пережитого, личностного как шагов огромной страны…
И бабушкина светлая душа
Окутает теплом дыханья предков
И всякий раз, страницами шурша,
Приоткрывает занавесье метко.
А опыт родословного пути
И мозг, и сила жизни впереди…
Зинаида Федотова (Белухина)
Ксения Алёшина и её сыновья – продолжатели, по женской линии, ещё одной ветви петербургского рода морских офицеров Императорского Балтийского флота Белухиных, в начале прошлого столетия попавших в мясорубку мировых и российских событий. Мы рассказывали об этом периоде жизни семьи в наших публикациях.
Предлагаем вниманию читателей фрагменты рукописи воспоминаний, предоставленные автором. Это выбранные редакцией отрывки неоконченного семейного повествования с небольшими купюрами-обобщениями.
Тамара Васильевна Моисеева, искусствовед, сотрудник одного из старейших московских издательств «Искусство» и преданная бабушка, открывшая внукам красоту творений человеческого гения, величий естества природы…
Бабушке
Крым, март 1982 года
Из той поездки, нашего первого совместного с бабушкой и Кириллом (братом- ред.) путешествия, самым сильным впечатлением был случай с крымскими пирожками. Нет, я помню, конечно, наши ежедневные походы в горы в Новом Свете, к Орлу и Соколу; память доносит из детства те имена, которые мы сами придумывали – горы Верблюд, Треножник, Лесистая, но крымские пирожки – самое яркое и счастливое воспоминание.
Мы приехали в Коктебель, Планерное, как он тогда назывался. На пустынном пляже в межсезонье поесть было негде. С трудом нашли забегаловку под вывеской «Крымские пирожки». Пирожки оказались мясными, при надкусывании брызгали обжигающим бульоном, соленость их была тоже обжигающей. У нас с Кирой аппетит прошел после первой же пробы. Бабушка упрямо ела свою порцию; мы наблюдали за ней и за другими немногими посетителями, голодными и смирившимися.
Один лишь толстяк с туго набитым ртом прокомментировал: «Солоновато чего-то!» Больше одного пирога бабушка не осилила. Сложив наши надкусанные в пакетик, скомандовала: «Пошли!» Пирогами она хотела угостить какую-нибудь собаку, но не встретив ее, привезла «домой», в Новый Свет, где мы остановились. Вечером, когда все уже лежали в постелях, бабушка проголодалась и вспомнила: «Где наши пирожки? Вы не хотите?» Нет, мы не хотели! И хотели, чтобы она не хотела. Но видимо, бабушка уже успела забыть дневные ощущения и смело откусила кусок. Выплюнула, попеняла, что это за гадость и теперь уже выбросила совсем. Как мы втроем смеялись! Как смеялась она над своей алчностью, как вспоминали: «Солоновато чего-то!» Не потому ли забыли перевести часы на летнее время и наутро чуть не поплатились билетами на московский самолет…
Издательство
В издательстве я бывала часто. Ребенком на елках. Позднее на творческих вечерах Окуджавы и Никитиных, еще каких-то встречах. И просто так, и по делу. Именно в «Искусство» приехала я, счастливая, похвастаться только что защищенным на «пятерку» институтским дипломом.
Я не любила ездить лифтом – пешком на пятый этаж, всегда кого-нибудь да встретишь. На втором заходила к маме. Но с ней по соседству сидело начальство, и там я долго не задерживалась, поднималась к бабушке. По скрипучему облезшему паркету проходила в ее комнату. От входа сразу видела мою любимую Галкину. Она иногда громко радовалась, иногда замолкала таинственно, и тогда из-за двери меня замечала бабушка. «Кто пришел! Ксюта!» На столе много бумаг и деревянный трехгранный брусок:
Smile! Нарру boss
Silence! Thinking boss
Danger! Explosive boss
Смейтесь! Босс счастлив
Тише! Босс думает
Внимание! Босс взрывоопасен
Но мне нечего было бояться — мне всегда были рады. Самое страшное, что грозило мне, явившейся нежданной в разгар рабочего дня — это пить чай в одиночестве или с кем-то, поджидая бабушкиного освобождения.
Чай пили в большой угловой комнате. Не знаю, чья она была, но в ней тоже повсюду лежали книги и рукописи, как и везде в издательстве. Бабушка часто доставала к чаю все те же «Столичные» батоны, обычно с сыром. Сыр у нас был так же необходим, как и творог. Бабушка считала, что, когда бы я ни пришла, я должна быть голодна, и делилась тем, что купила домой или на дачу.
Заглядывали люди, уходили, оставались. Я знала почти всех и, наоборот, все знали меня. Помимо московских встреч, мы много ездили с бабушкой и ее сослуживцами. Вместе были в Твери, Вологде, Новгороде, Пскове, в Кунгурских пещерах, Ереване и Нахичевани, Красноярске и на Байкале, Енисее, Архангельске и Соловках... Обширная география! В одной из поездок я, подросток, умудрилась влюбиться, а из другой нас чуть было не привезли в тюремном вагоне.
В «Искусстве» все пили чай без сахара. В Москве с этим можно было еще как-то мириться, но вот в трех-, четырех-, пятидневных наших поездках это было нелегко. По вечерам, собираясь у кого-нибудь в номере по несколько человек, мы чаевничали. Сахара не было. Тогда для меня было решительно невозможно пить несладкий чай. Однажды я от безысходности набрала полчашки леденцов и залила кипятком. Конфеты расплавились, прилипли к стенкам чашки, а потом к зубам и нёбу. С тех пор я никогда не пью сладкий…
Отдельное слово о Соловках. Это было в сентябре 1986 года. Ехали через Архангельск, где нам показали деревянный макет дореволюционного города, и глубокий старик, автор этого макета, с гордостью рассказывал, каким он помнил старый город, как в советские годы он собственноручно громил и разрушал его, и как теперь решил восстановить игрушечный город для потомков. Как возмущались наши искусствоведы! Как заклевали его, старика, и поделом!
На «Буковине» отплыли на острова. Я очень мало что помню из тех впечатлений 18-летней давности, поэтому расскажу о своем взрослом возвращении на Соловки. Это новое путешествие стало необходимым лишь благодаря детским воспоминаниям и бабушкиному трепетному отношению к Соловкам.
Семья
О наших предках бабушка рассказывать очень любила. Не надеясь на свою и нашу память, она нарисовала родословное древо, сделала объясняющие подписи. Однажды привезла мне конверт с фотографиями, сделанными с фотокарточек из того самого перламутрового альбома. Здесь была ее бабушка с семьей — все имена подписаны. Теперь я знала, кто где и кем кому приходится. Некоторые фотографии из Кронштадта, где родилась бабушкина мама - младшая дочь в семье капитана первого ранга Василия Белухина.
С бабушкиных слов знаю, что ее прабабушка, Мария Густавовна, была шведкой, лютеранкой. Шестнадцати лет она вышла замуж за матроса Кузьму Устинова, и их дочь Мария Кузьминична стала православной. У Марии Кузьминичны и Василия Ивановича Белухиных было восемь детей: сыновья Миша, Костя, Володя и Коля и дочери Нина, Сима, Валя и Катя (последняя рано умерла).
Хорошо помню субботний день в начале июля 2002 года, когда мы с бабушкой ездили на кладбище к прабабушке Вале. Договорились встретиться у цветочного рынка на Пятницком кладбище. У меня была с собой рассада; купили еще цветов и пошли. Там, под кленами, прохлада и тень. На могилке стоял еще простой крест и холмик; памятник и цветник бабушка установила годом позже. Посадили цветы, поговорили и помолчали, собрались уходить. Я не спешила - дети были в отъезде - и бабушка, похоже, тоже не торопилась. Я предложила поехать к нам на «Петровско-Разумовскую», и она согласилась. Обрадовалась. Ехать к нам от «Рижской» на метро неудобно, надо делать две пересадки, но есть другой путь – электричкой. Расписания мы не знали, но не спешили и были готовы подождать в тени, если придется. Но дело было в другом — мы заплутали. В районе станции «Рижская» Ленинградского направления дорога раздваивается, и поезд приходит каждый раз на разные платформы. Решили поискать одну из них, маленькую, одноколейную.
И тут грянул гром, хлынул настоящий тропический ливень. А у нас на двоих один хилый китайский зонтик, который не уберег бы и одну из нас. Платформу нашли, но пробираться на нее через заросли крапивы, лопухов и борщевика под проливным дождем не решились. Посмеялись сами над собой (а что еще оставалось?!) и пошли через мост к метро. Вскоре и дождь стих.
Купили нашу обычную «Клюковку» – настойку коньяка с клюквой, сидели, разговаривали. Бабушка рассказала о нашей семье.
После революции братья прабабушки, Николай и Михаил, морские офицеры, отплыли вместе с войсками Врангеля из Севастополя. Валентина вместе со старшей сестрой покинули неспокойный Кронштадт…
В юности бабушка Тома познакомилась с Алексеем Юровым; они вместе готовились к вступительным экзаменам: он – на факультет международных отношений, она – на кафедру искусствознания в Московском университете. После окончания учения он по распределению был направлен в советское консульство в ЮАР, и бабушка Тома поехала с ним. Спустя год бабушка уехала в Москву поступать в аспирантуру, а он остался в Африке. Плыла она на китобойном судне, где встретила моряка Льва Моисеева. Вместе вернулись в Москву и уже не расставались. Лев поступил на географический факультет МГУ, стал океанологом. Юров по возвращении в Россию поселился в Ленинграде у своих родителей.
Мы расстались у метро. Тепло этой встречи во мне и сейчас.
Не уходи!
Это письмо написано за несколько дней до бабушкиной смерти. Ей нравилось, как я пишу. Однажды она сказала: «Напишешь что-нибудь и приходи». Я написала то, что хотела бы сказать на словах, но было трудно справиться с голосом, собраться с мыслями. Напечатала крупным шрифтом, чтобы она прочитала сама. Но она попросила прочитать меня. Слушала молча, раза два или три кивнула головой. И потому, что именно таким она слышала его, я не могу изменить в нем ни слова, ни буквы. Вот оно.
Не уходи! Лето так неустойчиво. Вчера знойно, а сегодня с утра ливень у зонтика выломал спицы. И все же в Москве неистово, головокружительно цветет липа, ты должна это увидеть! А за городом осыпаются сединой жасмины, и вечерами я сижу на крыльце и дышу их ароматом за тебя и за себя. Слушаю стук колес на станции. Раньше он, кажется, был тише. Раньше все было по-другому. Раньше мы до коликов смеялись над крымскими пирожками и думали, что так будет всегда. Не уходи...
Я всегда гордилась, что моя бабушка такая молодая, ходит на работу (и какую работу!) и не похожа на всех остальных бабушек. Что я тебе вяжу носки, а не наоборот. А ты работаешь рядом с Арбатом, и у вас скрипят половицы, поят вкусным чаем и ведут интересные разговоры. И что когда бы я ни пришла, меня пропустит к тебе тетенька внизу, которая из Лестеха, как и я. Что меня знают все в издательстве, и что я знаю всех. Это было очень хорошо и так должно было быть всегда. Теперь все не так, и все же! Те люди, которые были тогда с нами, с нами и сейчас, и я тебе бесконечно благодарна, что знаю их, таких замечательных. Не уходи!
Нам было хорошо вместе ходить на концерты Погудина. Помнишь, ты отговорила меня дарить ему цветы? Я сопротивлялась, но уступила, не понимая. Знаешь, после я никогда не дарила цветов. Но романсы люблю, как и ты, и как ты, люблю Консерваторию. Ты первая, кто привел меня туда, я помню! Не уходи, побудь со мной!
Еще много, где я побывала впервые с тобой. В Третьяковке помню километровые очереди в Лаврушинском переулке, которые мы с тобой гордо обходили, проходя по твоему удостоверению. Крымские горы – Орла и Сокола – мы покорили сначала с тобой, а потом уже с папой. Помнишь, как забыли перевести часы в день отъезда из Нового Света и как в погоне за самолетом спешили горным серпантином на частнике? И на самолете впервые полетела вместе с тобой. С тобой мы были в Нахичевани и Дербенте, на Байкале и Енисее. И главное – на Соловках. Ты открыла для меня это место, ставшее родным навсегда. Я поеду туда снова и снова, и ты должна увидеть Соловки моими глазами, почувствовать моими чувствами – пока не уходи!
Последний долг
На поминках много говорили о восьмом томе «Памятников архитектуры Москвы». От него, наполовину сделанного, бабушка отказалась после первого возвращения из больницы. Не было сил. Помню, будучи дома, долго говорила о нем по телефону, давала указания, называла имена.
Семь томов стояли тут же, в ее комнате. Их брали в руки, рассматривали, обсуждали. Говорили, что книги – сколько их было, десятки, сотни – бабушкины дети. И что лучшей памятью о Тамаре будет выход восьмого тома «Москвы». Но Т.М. Медведовская возразила – нет, о Тамаре самой надо написать книгу! Дети, внуки, коллеги должны это сделать! Мысль подхватили, стали обсуждать, Г.И. Вздорнов решил взять начинание под свое руководство. А у меня вертелось на языке сказать, что начало положено, уже пишут. Письмо в больницу было со мной … Не знаю, что имели в виду Т.М. Медведовская, А.М. Юликов, Г.И. Вздорнов, но я пишу. Тихо, в силу своих небольших возможностей, пишу. В электричке, на работе или дома ночью – везде, где задумаюсь и что-то вспомню. Последний мой долг тебе, родная!
Ксения Алёшина
От редакции: Старшее поколение сегодня – проводник прошлого в будущее, несёт святую обязанность исторической памяти и воспитания современного нравственного человека общества и семьи. Мы готовы публиковать ваши заметки о родословье и судьбах личностей времени…
