(Главы из повести)
Глава 8. Ухожу
Дни стажировки катились, как снежный ком, на который наслаивались всё новые и новые события, встречи, впечатления, радости, огорчения.
Я штудировал труды классиков марксистско-ленинской философии, усердно занимался переводами на русский язык статей из научно-технических журналов «Wear» («Износ») и «Technology of Machinery» («Технология машиностроения»), занимался со студентами лабораторными работами.
Однажды мой руководитель Пётр Иванович очень смутил и встревожил меня известием о том, что включил всего лишь стажёра в учёный совет научно-исследовательского института, который в ближайшие дни проведёт заседание по предварительной защите кандидатских диссертаций. Я – без году неделя выпускник вуза, новоиспечённый ассистент и вдруг член такого важного органа! Очень не хотелось выглядеть дураком в почтенном высоком собрании.
Не без страха и смущения ехал с Петром Ивановичем до «Белорусской», а затем шагал по Ленинградке в НИИ. Когда началась защита, я успокоился.
В аудитории сидели члены учёного совета – доктора и кандидаты наук. Я скромно примостился за последним столом. За преподавательской кафедрой стоял полноватый средних лет соискатель учёной степени в мундире майора Военно-воздушных сил и, как мне показалось, несколько испуганно таращился на развешанные графики, диаграммы, плакаты с формулами и надписями.
Защита началась с неуверенного, с бесконечными запинками пояснения майором представленных научных изысканий.
Когда дело дошло до вопросов, он окончательно поплыл. Напряжённо созерцал касающуюся вопроса, в общем-то, несложную диаграмму и не мог сказать ничего вразумительного.
Мне стало как-то неуютно, неудобно и даже стыдно, будто это я сам стоял на лобном месте и мямлил чёрт знает что. Очевидно, такие же ощущения испытывали и некоторые другие члены совета. Недоуменно озираясь по сторонам, они выпучивали или тёрли глаза, молча вопрошая – что мы слышим, куда мы попали?!
Пытка – и для соискателя и для учёного совета – продолжалась недолго. Расписавшись в протоколе, мы с Петром Ивановичем вышли на улицу.
– Представляете, Юрий Фёдорович, – сокрушаясь, заговорил он, – вот такая предварительная защита товарища майора проходит уже в четвёртый раз! Ни в зуб ногой! А он всё лезет и лезет… Безобразие!
После этих слов я понял, почему шеф включил меня в комиссию. Показать не только сам механизм защиты диссертации, а, может, даже в большей степени то, как порой рвутся в науку люди, для которых главное не содержание, а форма.
Сам уже немолодой Пётр Иванович, несмотря на множество написанных им серьёзных научных трудов и большие личные достижения, имел лишь степень кандидата наук, хотя был правой рукой заведующего кафедрой – знаменитого в своей области академика, пользовался безупречной репутацией и огромным авторитетом в самых высоких профессиональных кругах.
– Пётр Иванович, – пользуясь доверительным характером разговора, спросил я, – а почему вы до сих пор не доктор наук? С вашим-то багажом ничего не стоит… Могли бы, извините за выражение, играючи, левой ногой…
– Поверите, Юрий Фёдорович, или нет, но я как-то никогда не ставил целью своей жизни вот это… Степени, звания, – и Пётр Иванович кивнул в сторону оставшегося за нашей спиной НИИ с соискателем-майором. – Никогда. Просто делал то, что мне нравилось и до сих пор нравится – заниматься наукой, воспитывать студентов, стажёров, аспирантов. Как вас, например, – по-доброму засмеялся шеф, явно закругляя разговор, приобретший откровенный характер.
Мы больше не возвращались к этой теме. Но пробыв учебный год на кафедре, я понял, что по каким-то жизненным обстоятельствам этот мудрый, даровитый человек так и не стал обладателем вполне заслуженных им учёных званий и степеней, которые ему и оставалось-то лишь должным образом оформить. Вместо этого он многие годы оставался незаменимой «рабочей лошадкой», которая исправно вывозила всю кафедру, готовила добротные кадры для нашей экономики и науки…
Может, майор, упрямо ломившийся в храм науки, был исключением из правил? Система была настроена на то, чтобы учёные степени добывались, по крайней мере, настойчивым личным трудом, а ещё лучше – и умом… Относительно настойчивого труда. Я как-то услышал на кафедре реплику об одной аспирантке уже ставшей к тому времени кандидатом наук – «она чугунным задом диссертацию сделала». Что ж, наверное, и от таких – не хватающих с неба звёзд, но добивающихся хотя бы локального успеха прикладного значения кандидатов была государству какая-то польза…
Все праздники мы отмечали вместе с соседками-студентками. В нашей компании всегда было весело, беззаботно, душевно. Запомнился день рождения Валентины. К ней из Белоруссии приехала мама, простая добрая деревенская женщина, и привезла кучу съестного, в том числе огромного гуся. Валя пригласила нас.
По-доброму смешно и мило было наблюдать усевшихся рядышком маму и дочку. Дочка в стильном укороченном сиреневом платье без рукавов, с модной причёской, с умелым макияжем – симпатяга! Мама – в одноцветной наглухо застёгнутой кофте с воротничком, в завязанном под подбородком светлом платочке. Мы весело галдели, а мама с умилённым видом разглядывала нас – наверное, пыталась определить: кто Валин ухажёр. Когда Галя поставила пластинку, а Чуфа первым галантно пригласил Валентину на танец, мама концом платочка смахнула нежданную слезинку. Аспирант института физкультуры Коля Дощенко подхватил Наташу, а Галя на мой вопросительный взгляд кивнула мне.
Мы потом долго вспоминали этот день и просили Валентину – нет, даже настаивали! – обязательно передать в письме привет её маме. Наверное, при этом каждый из нас, оторванный от дома, вспоминал свою маму…
На Новый год в самый разгар праздника в наш подъезд забрели два подвыпивших мужика и стали приставать к курившей на лестничной площадке Наташке. Хорошо, что в этот момент мы с Чуфой вышли из квартиры охолониться. Мы тоже были разгорячёнными. Разборка вышла короткой и крутой – Володя прижал одного мужика к стенке, а я так лягнул другого, что тот загремел вниз по лестнице. При этом у меня вслед за мужиком слетел с ноги тапок. Я кинулся подобрать свою обувь, второй мужик бросился за мной, Володя – за ним. В таком порядке мы вылетели на заснеженную улицу, где закончили спор. Мужики были крепкие, но сражаться на чужой территории – бесперспективное дело. Правда, Чуфе порвали рубаху, а я снова потерял тапок, но нашёл его утром на улице. Потом вспомнил – когда мужики убегали, я сгоряча швырнул тапок им вдогонку...
Майские праздники прошли для меня в минорном настроении – из военкомата пришла повестка, после Дня Победы я уходил на действительную военную службу. С каждым новым днём всё сильнее мучила тоска предстоящего расставания с такой чудесной московской жизнью, с моими товарищами и подругами. Каюсь, иногда приглушал это чувство повышенными дозами горячительного, тем более что кандидатские экзамены сдал досрочно, никаких хвостов за мной не числилось. Рядом с нашим общежитием находился магазин венгерских товаров «Балатон», где мы покупали отличные сухие и креплёные вина, коньяки, джин «Marine», «Red Star Brandy», ром «Casino» и другие диковинные напитки, каких было не отыскать во всей Москве.
В праздничный день 9 Мая я получил травму. Денёк выдался чудесный – солнечный, тёплый. Пока девчонки накрывали стол, Коля, Вадик, Чуфа и я вышли за дом – поиграть в волейбол. Играли с азартом. В какой-то момент я высоко выпрыгнул за трудным мячом, достал его, но, приземляясь, не успел сгруппироваться и со всего маху рухнул на пятую точку. Сначала ничего не почувствовал.
Физическая боль настигла внезапно, когда мы уже сидели за столом, произносили тосты за Победу. Решили потанцевать. Я взял за руку сидевшую рядом Галю, она встала, а я… даже не смог приподняться – поясницу пронзила острая боль. Только после того, как Коля умело, со знанием дела – недаром профессионал спорта! – промассировал больное место и растёр попавшимся первым под руку джином «Marine», я поплыл по волнам радости. А потом вспоминал об уходе в армию и, не желая того, снова погружался с головой в тоску и грусть…
Уходить на службу из нашего товарищества выпало только мне. Коля несколько лет назад уже отбарабанил свой послевузовский солдатский год в спортивном батальоне. Вадик имел по какой-то причине отсрочку. У Володи в его родном институте была военная кафедра.
Правда, однажды над моей будущей службой в армии нависла тучка. Как-то в апреле, словно гром среди ясного неба, в общагу нагрянул… Алексей Дмитриевич – ректор нашего Комсомольского-на-Амуре политеха. Да ещё с секретарём партбюро. Таких высоких гостей в нашей берлоге мы никак не ожидали!
Оказалось, они приехали отчитываться в министерство и, узнав – где живут посланцы нашей алма-матер, то есть Вадик и я, решили навестить нас, узнать – как идут дела, как мы устроены, сделать какие-то наставления.
Увидав меня, Алексей Дмитриевич второй раз за всё время, что я видел его, по-доброму улыбнулся:
– А у вас как дела? Наверное, и стихи писать некогда?
– Вы правы, Алексей Дмитриевич, – озабоченно ответил я. – Вот, повестка в армию пришла, так что усиленно готовлюсь к досрочной сдаче кандидатского минимума по английскому и философии. Да ещё пишу реферат по специальности, а недавно меня назначили «классным папой» – куратором группы пятикурсников. Времени в обрез, не до стихов…
Ректор в раздумье опустил голову, потом взглянул на парторга:
– Ну что же, попробуем в министерстве добиться отсрочки, институту нужны молодые кадры.
Не знаю, предпринял ли что-либо Алексей Дмитриевич, но когда через несколько дней я явился по повестке в военкомат, меня там обработали по полной программе – я и отжимался, и подтягивался, и стоматолог поставил мне пломбы, и рентген прошёл. Понял, что армия уже готова заключить меня в свои крепкие объятия, я не возражал, настраивался на службу. Кроме не пустых для меня слов – отдать долг Родине, была серьёзная мотивация личного плана.
Вовик – мой двоюродный брат из Комсомольска-на-Амуре, с которым мы с раннего детства были неразлучными друзьями, уже отслужил в морской пехоте, куда мечтали попасть многие парни, и сейчас успешно, как я мог судить по его письмам, овладевал мастерством пилота вертолёта в Кременчугском училище гражданской авиации. Я завидовал ему и не хотел ударить в грязь лицом.
Правда, в морпехи в военкомате меня не записали, но другую просьбу уважили: в учётно-послужной карточке в графе «Решение призывной комиссии» поставили – «годен к строевой службе и предназначен ВДВ».
Воздушно-десантные войска! Воображение уже рисовало суровые будни воздушного десантника – прыжки с парашютом, марш-броски, стрельба, рукопашный бой, дерзкие операции в глубоком тылу «противника». Благо, что спортивная подготовка у меня была неплохая.
Эти мечтания сглаживали, вроде бальзама, боль расставания с гражданкой.
Несмотря на неотложные дела, без опоздания пришёл мой хороший институтский товарищ Эм (Эммануил, он же Муня – такую кличку ему дал бас-гитарист агитбригады, с которой мы гастролировали по Дальнему Востоку). Эммануил приехал в Москву доучиваться на четвёртом и пятом курсах с прицелом на аспирантуру. Я был искренне рад его приходу.
Вечеринка прошла с налётом грусти. Уже поздно расстались с девчонками. Эм остался ночевать у нас.
Я долго не мог заснуть – прокручивал в голове пёстрый калейдоскоп событий последних дней, мысленно прощаясь с Москвой.
Вчера с Вадиком смотрели в Лужниках отборочный матч чемпионата мира по футболу СССР-Ирландия с Хурцилавой, Колотовым, Мунтяном, Блохиным. Наши со скрипом, но победили, благодаря голу Онищенко.
Перед этим сдал экзамены кандидатского минимума: английский – на «отлично», философию – на «хорошо». Сходил на вечер, посвящённый 80-летию Маяковского с «Барышней и хулиганом». Смотрели с Вадиком «Ревизора» в Малом театре. Отправил домой несколько посылок и бандеролей с вещами, книгами и разной мелочью. Отнёс документы сестры и её подруги для поступления на заочные курсы иностранного языка. Съездил в Медведково к бабушкиной сестре, её дочери – тёте Нелле и троюродному шестилетнему братишке Андрею, который из-за большой разницы в возрасте воспринимал меня как дядю, очень огорчился моему уходу в армию и образно выразился: «Я без дяди Юры, как бутерброд без чая». Славный мальчишка! Оставил у них часть вещей, которые мне понадобятся после возвращения из армии. В общем, крутился эти дни, действительно, как белка в колесе.
На кафедре напутствовали, настаивали, чтобы я обязательно возвращался и поступал в аспирантуру. Мой руководитель Пётр Иванович искренне сожалел, что ухожу в армию. По-отечески положил мне руки на плечи:
– Юрий Фёдорович, если вам будет что-то нужно, не стесняйтесь, пишите. Чем смогу – помогу. Попадёте служить поблизости, будете в увольнении – приезжайте в Москву и обязательно заходите на кафедру. Я буду рад вас видеть…
Утром, умываясь и бреясь, рассматривал с некоторым интересом, как будто другого человека, себя в зеркале – коротко остриженного, печального. Да это и был уже другой человек, и я с ним разговаривал.
…Мол, что, брат, вот и закончилась вольная жизнь. И куда тебя забросит служба?..
…А, куда бы ни забросила, там уже не будет этих ребят и девчонок…
…Прощайте, Эм, Вадик, Володя, Коля, Галя, Наташа, Валя!
…Прощайте не потому, что «широка страна моя родная» и мы канем в ней, как песчинки в море. Может быть, когда-нибудь ещё и встретимся на перекрёстках жизни, но мы будем уже совсем другими, будем делать уже не то и не так, как тогда, потому что уже никогда не вернуть того очарования, того неповторимого («остановись, мгновенье, ты прекрасно!»), лишь тень которого, столкнувшись с нами, отшатнётся и поспешит прочь. Дай Бог, эта тень обернётся и бросит на нас – уже других, не тех – свой мимолётный рассеянный взгляд, и, может, хотя бы слегка усмехнётся и слабо махнёт рукой – пока… На-все-гда!..
В дверь позвонили. Зашли девчонки. Им – в институт. Ещё раз обнялись, расцеловались, и вот они уходят, присмиревшие, слегка растерянные, оглядываются. Уже с лестницы – прощальный взмах руки, Галя, не отрывая глаз, шлёт воздушный поцелуй, Наташа почти по-матерински напутствует: «Юра, обязательно напиши, как устроишься!»…
Проснулись ребята, тоже собираются в свои институты. Выпиваем по махонькой – за благополучную службу, закусываем. Рукопожатия, объятия, дружеские похлопывания. Прощайте, парни!
Остался один Эм.
– Тебе когда в институт? – спрашиваю его.
– Неважно, – говорит Эм. – Провожу тебя до военкомата.
Я благодарен ему. Говорю:
– Извини, Эм, – и наливаю себе до краёв гранёного стакана бренди.
– Давай и мне, половину, – протягивает стакан Эм.
Чокаемся. Я выпиваю, не чувствуя крепости, не закусывая. Эм надкусывает яблоко. Говорю:
– Присядем на дорожку.
Садимся на мою кровать, чувствуя друг друга плечами. Думаю: вот так же лишь вчера сидели с Галей, с ребятами. Чокались, разговаривали… И всё это – в последний раз.
Всё! Пора!
Встаём. Беру тёмно-коричневый венгерский портфель из кожзама, с которым почти год ходил в институт. Сейчас в нём вместо книг и тетрадей нехитрые атрибуты «дежурного чемоданчика», бутылка лимонада, пакет со съестным. Накидываю свою любимую стройотрядовскую зелёную куртку с нашивкой, типа шеврона, на левом рукаве с надписью «ССО «Прометей»». В составе этого студенческого стройотряда я трижды выезжал летом в амурские сёла Богородское и Булава, посёлок Де-Кастри на Татарском проливе, где мы ставили дома из бруса, строили мосты, детский сад.
Около военкомата гвалт. Стоим, курим, разговариваем об учёбе, о Любе, о будущей свадьбе Эма.
– Я тебя обязательно встречу после дембеля, – неожиданно говорит Эм.
И я верю ему. Он обязательно встретит меня! Это сейчас вроде единственной связующей ниточки между моим прошлым и будущим.
– Грузимся! По местам! – кричит офицер.
Залазаю в один из крытых брезентом грузовиков и занимаю место у заднего борта – так лучше видны провожающие. Они стоят плотными рядами. И когда грузовики, взревев, тронулись с места и уже набрали скорость, от стремительно удаляющейся толпы отделилась знакомая фигура с прощально машущей рукой и пошла вслед за грузовиками. «Муня!» – дрогнуло сердце, и я почему-то вспомнил нашу сентябрьскую встречу на Пушкинской улице.
Я уже не мог ясно различить, но мысленно хорошо видел его лицо – он грустно улыбался и не отрывал от меня своих печальных выпуклых карих глаз. Прежде, чем грузовик свернул на боковую дорогу и Эм совсем исчез из виду, я вскинул руку и крикнул:
– До встречи, Муня!
(Продолжение следует)
Юрий Говердовский
