Разное рассказывали про первого Президента Академии художеств СССР Александра Герасимова. Друг К. Е. Ворошилова, любимец И. В. Сталина (ему – единственному – вождь разрешал курить трубку в своем кремлевском кабинете). С трубкой и модным галстуком-бабочкой он не расставался даже во время работы. Всегда щеголь, всегда при параде. Барин, одним словом. Имел собственный ЗИМ. Хотя во время путешествий где-нибудь за городом, останавливал машину, нарезал полынь и, расстелив её на полу, говорил негромко: «Ну, вот теперь, как на возу».
И заводил двигатель.
– Ты, милай мой, меня послушай вот чего… – обращался он к своему спутнику (беседы свои начинал всегда с этих слов), – По роду занятий отца моего, – а он у меня прасол был, лошадьми торговал, – исколесил я на телегах и санях все наши прикозловские дороги. Часто ездил один в ночную пору, когда среди мерцающих звезд царствует луна.
Тогда я еще не понимал, почему мне не скучно в длинном пути и почему я забываю, по какой надобности меня послали. Просто мне нравились луга, поля, горьковатый аромат полыни и едва уловимые запахи придорожных цветов.
Степные тракты, большаки, по которым я ехал на лошадях с отцом, а чаще один – в любое время года и в любую погоду, как того требовали дела, – были первыми сильными впечатлениями от природы. Оторвешься от всего надоевшего, нет этих ежедневных мелких забот, со всех сторон обступают тебя новые места и люди – вот и появляются новые мысли и чувства. Позднее я понял, дорожные впечатления ручейками стекались в мою любовь к природе, а эта любовь нашла выход в живописи.
Еще в двадцатые годы А. М. Герасимов написал картину «Поэт Кольцов у степного костра». Кольцова он боготворил. Стихи его знал наизусть. Читал их, даже оказавшись за рулем автомобиля.
В небе зоринька занимается,
Золотой рекой разливается, —
А кругом лежит степь широкая,
И стоит по ней тишь глубокая…
Ковылем густым
Степь белеется,
Травкой шелковой
Зеленеется…
«Как же трудно передать на холсте степные мотивы! – признается он однажды. – Насколько же легче написать пейзаж, где есть лесок, речка, лодочка, а тут ведь только небо и земля!
Бесподобна «Рожь» Шишкина, но здесь есть сосны – они разнообразят пространство. Хороша рожь на картине Мясоедова «Страда», но пейзаж оживляют косцы на первом плане. В картине Михаила Клодта «На пашне» крестьянка ведет лошадь с бороной. Есть и еще картины, в которых изображается равнинный пейзаж. Но мне казалось, что в русской живописи не было еще художника обширных горизонтов и бескрайних далей нашей страны, которая, по словам великого Гоголя, «разметнулась на полсвета».
В литературе степь воспел поэт Алексей Кольцов. Он чувствовал очарование степного пейзажа и посвятил ему столько вдохновенных слов! Пожалуй, никто другой так не чувствовал всей прелести, всего приволья степных просторов. Как бы я счастлив был написать картину, хоть немного, хоть частицу вобравшую в себя поэзии Кольцова и народных песен».
В 1925 году, в Москве, на выставке Ассоциации художников революционной России, А. М. Герасимов представил пейзажи «Май», «Уборка сена» и громадное полотно «Степь цветет». Обаяние тамбовских степей, стихи Кольцова «Степь, трава – парча широкая», памятные с детства, так сильно волновали его поэтическую душу, что он буквально сбежал в 1924 году из Москвы на родину, чтобы написать картину «Степь цветет».
«Напишу ее так, чтобы у зрителя рождалось впечатление, что степь заколыхалась от дуновения ветерка», – говорил он. И ведь добился этого. «Без неба, без горизонта – просто живой кусок ярко, броско написанного разноцветья, разнотравья, над которым стремительно проносятся ласточки, касаясь крылом колокольчиков и ромашек. Картина, от которой захватывает дух и замирает сердце», – писал друг художника И. Шевцов, увидев ее.
Всякий раз, приезжая в родные места после душной, суматошной и теряющей национальное лицо Москвы, с наслаждением бродил А. М. Герасимов по окрестностям Козлова, жадными глазами смотрел на природу.
Сколько этюдов было написано в ту пору! И каких! Самые их названия рождают праздничное и светлое настроение: «Вешние воды», «Весна», «Яблони цветут», «Лесная сторожка», «Большак», «Свежий ветер», «Осень» «Последние грачи», «Зимняя дорога»…
Написал он как-то картину «Скошенный луг». Простейший сюжет: стожки скошенного сена, на заднем плане лесок. Но с какой любовью картина была сделана! Недаром древние говорили: «Простота – печать истины».
А его цветущие сады в картине «Пчелы гудят». Лучше названия и не придумать. Действительно, посмотришь и скажешь: «А ведь, правда – гудят».
А знаменитый этюд «Мокрая терраса» («После дождя»), написанный на одном дыхании в 1935 году – шедевр, покоривший мир.
«Я сделал этюд в полтора часа, – вспоминал Александр Михайлович. – Произошло это так: я писал на террасе групповой портрет моей семьи. Припекало солнце, яркими пятнами, разбегаясь по зелени. И вдруг набежали тучи. Порывистый ветер, ссыпая лепестки у роз и рассыпая их по столу, опрокинул стакан с водой. Хлынул дождь, и мое семейство скрылось в доме. А меня охватил неописуемый восторг от свежей зелени и сверкающих потоков воды, залившей стол с букетом роз, скамейку и половицы.
К счастью, оказался под руками подрамник с холстом, и я лихорадочно начал писать. Не понадобилось ничего переставлять или добавлять – настолько было прекрасно все, что находилось перед моими глазами. Я не придавал как-то особого значения этому этюду, и только на выставке не без огорчения заметил, что многие зрители больше отдают внимания этюду «Мокрая терраса», чем громадной картине «Первая Конная».
В течение нескольких лет этот шедевр печатали в советских учебниках по русскому языку, предлагая школьникам написать сочинение об увиденном. Долгие годы этюд был украшением Третьяковской галереи. И пропал. Исчез. Почему? Так и хочется спросить у нынешних руководителей галереи, чем не пришелся им по душе истинно русский пейзаж.
Резкий, крутой, самолюбивый Первый Президент Академии художеств СССР А. М. Герасимов строго придерживался традиций русской реалистической школы и оставался верен своим принципам. Не отдавал их и не уступал. Непримиримый противник декадентства твердо стоял на своих позициях.
Ему памятны были слова его учителя К. А. Коровина, презрительно относившегося к мистикам и сезанистам, не говоря уже о футуристах. Он говорил ученикам:
– Вы думаете, что эти художники эстеты? Нет, это просто сволочь!
Авангардистов и формалистов Герасимов не признавал и на дух не переносил.
Однажды у него спросили:
– А как вы лично смотрите на художников-абстракционистов?
– Никак, – ответил он.
– Ну, как же так, – последовал вопрос.
И пришлось Герасимову давать подробное объяснение своему «Никак»:
– Представьте себе, я выслушал какую-нибудь классическую вещь в исполнении прекрасного симфонического оркестра, а потом на эстраду поднялся субъект с кирпичом в одной руке и с пустым железным ведром в другой и начал колотить кирпичом по ведру. А вы меня спрашиваете, как я отношусь к этой «музыке»? Я отвечу вам то же самое: «никак».
Однажды Александру Михайловичу позвонили из отдела культуры ЦК и предложили от имени Академии художеств пригласить в гости Пабло Пикассо.
– Не знаю такого художника, – притворно ответил Герасимов. Он не любил Пикассо, считал его шарлатаном в искусстве, преднамеренно бросившим вызов реализму.
– Да, что вы, Александр Михайлович, как можно, это же всемирно известный художник, борец за мир, лауреат Ленинской премии.
– Борца за мир пусть приглашает Комитет защиты мира. А причем тут Академия художеств? – категорично ответил Герасимов и положил трубку
Легенда гласит, в отделе культуры ЦК поднялась суматоха. Спешно стали звонить «на самый верх», докладывая об отказе Герасимова. И через некоторое время в кабинете А.М.Герасимова раздался звонок с «самого верха». Хочешь - не хочешь, а пришлось Александру Михайловичу сказать приветственное слово на официальной встрече. Будто бы Герасимов приветствовал борца за мир, коммуниста, друга советских людей и прочее, что говорят при таких случаях, а, закончив, сказал, не думая о включённом микрофоне, так, что все услышали: «А художник он никакой».
Об отношении А. М. Герасимова к Пикассо написала журналистка Патриция Блейк. Весной 1956 года, вместе с Герасимовым, она побывала в ГМИИ им. А. С. Пушкина, где главный художник СССР всю вновь экспонируемую западную живопись назвал «отвратительным мусором». Выразительная фотография к этой статье показывала Герасимова стоящим перед картиной Пикассо «Старый еврей с мальчиком» (1903) из закрытого усилиями Герасимова Государственного музея западного искусства. В подписи под фотографией приведены были его слова: «"Отбросы", – воскликнул Герасимов, жестикулируя перед «Евреем» Пикассо». «Конечно, – добавил он поспешно, вспомнив, что испанский художник – коммунист, – это не мешает ему быть великим борцом за мир».
Прямота была у него в крови. И это не зависело от того, где и с кем он находился.
Продолжение следует...
